А когда после сдержанных, но напряжённых размышлений виолончели в космической пустоте начинает сплетаться мелодия финала, я чувствую, что в этой музыке воплощается что-то высшее, чем талант или искусство. Вообще, мне кажется, что считать Бетховена только венским классиком или даже романтиком — неправильно. В гармонических решениях, в том, как сливаются контрапункты, у него есть что-то общее с современной музыкой... Мне не хватает образования, чтобы точно это сформулировать.
На днях я без всякой задней мысли слушал симфонию. Потом я начал читать о ней и понял-вспомнил, что за Девятой симфонией тянется длинный шлейф культурных перекличек.
Дедушка тоталитарной идеологии — романтизм. Достаточно убрать из романтизма основу — Канта, как открывается дорожка к "счастью миллионов" за счёт одного-двух. Это глубинное родство проявляется и в отношении к Бетховену. Великая симфония величайшего нонконформиста и "левака" (точнее, её последняя часть) таким вот странным образом стала символом правых утопических иллюзий.
Светлана Кириллова отмечает, что Леверкюн в "Докторе Фаустусе" хочет "отнять Девятую симфонию". А в "Покаянии" Т. Абуладзе казнь героя сопровождается звуками "Оды к радости".
А я вспомнил "Ностальгию" А. Тарковского. Тарковский показывает самоубийство — публичное самосожжение на площади европейской столицы, среди равнодушных посторонних. И захлёбывающееся "Alle Menschen werden Brüder"** из барахлящего магнитофона звучит как страшная насмешка, как последнее предупреждение, как погребальный колокол.
Страшнее всего, что обе эти роли — и самоубийцы, и постороннего — мне понятны по себе.
Да, ведь это ещё и гимн Евросоюза.
Двадцатый век не кончился. Нужно ещё разбираться с девятнадцатым.
* "Обнимитесь, миллионы!" — строчка из "Оды к радости" Ф. Шиллера
** "Люди — братья меж собой" — оттуда же.